*  *  *

 

Как редко удается уйти с работы пораньше. Работа, работа и снова работа. После Лихолесья мы кроме этого места больше, по сути, ничего и не видим. Только если монитор ещё. Да и то в основном Лин. Что такого он там находит?

Ну фанфики, ну слэш. А что слэш? Максимум пять процентов правды? В чем  правда то?

Я осторожно смотрю на Лина, он спиной ко мне, в монитор почти с головой залез. Вот посадит зрение и будет первым очкастым эльфом в истории. Он иногда посматривает на меня. Что-то спрашивает, я отвечаю. Я не помню что. Я думал не о том. Я думал то ли о работе, то ли о нем. Я опять поднимаю глаза на друга. Зачитался. Отрываю от него взгляд и вижу перед собой бумаги, опять эти бумаги. Работа…

…не клеиться работа, все мысли витают вокруг Лина. О чем он думает, когда читает слэш? Обо мне? Да нет, он скорее всего ни о чем не думает. А если и задумывается, так это только над тем для чего его вообще пишут. Отложив очередную папку, я прикрыл ладонями глаза. Кажется он на меня смотрит. Точно. Наконец то он оторвался от своего фика. Не на долго. Через минуту слышен его смех.  Я что-то спросил, он что-то ответил. Слабо улыбаюсь ему. Устал. Он тоже. Он спросил что-то про чай. Я отвлекаюсь от своих мыслей и ответив согласием иду за ним на кухню.

Он как-то уговорил меня прочитать последний слэш. И как они это себе представляют? Эта мысль и фраза вообще уже приелась. Правда она перестала звучать очень удивлённо и теперь просто есть, как должное. Видать мы с ним действительно друг друга знаем, хорошо знаем, очень хорошо.  Идея написать  э-э-э рассказ приходит нам одновременно. Он откидывается в кресле и самозабвенно диктует, что сказать, талант. Я быстро набираю. Что-то знакомая картинка вырисовывается. Вот «мы» пошли пить чай. Вот «я» сижу над чашкой. И почему он решил, что у меня приступ меланхолии? Хотя, может он и прав. Глянув на него, он сидит, прикрыв глаза, но я знаю, он меня видит, я опять набираю текст.  Я печатаю о том, что он сейчас думает. Я не спрашиваю, я знаю. На фразе «Пусть лучше печатает» он остановился. Я осведомился, может это конец? Нет. Нет ну и хорошо…

Он промолвил что-то про слэш? …уже не очень хорошо. Ладно, я сам нарвался. Но то, о чём я печатал дальше, само заставило меня остановиться и взглянуть на Лина. Он стоял у окна и, глядя куда-то, говорил о нем самом и о том, что именно я для него. Я. Я сам думал о том же, то есть о том что он для меня значит. Он говорил, он не просто говорил, он читал мои мысли. Я не выдержал и поднялся, тогда, когда он промолвил, что любит меня. Осторожно я подошёл к нему. Улыбнулся. Он был прав, слэш это ничто. Слэш испортил наше понятие о настоящем смысле этого чувства. Ведь оно всегда разное. Я, да что Я и он тоже, любил свою жену. Но я любил и его, горячо и нежно. Неповторимо. Так я не любил никого. Только его. Он был другом, братом, всем что вкладывают в истинное чувство. Я честно признался ему. Я знал, что он меня поймет. Он понял. Ведь он, я знаю, сам это чувствовал.

Мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Потом смех согнул нас пополам. На ум невольно приходил слэш. Особенно то, что обычно за такими откровениями следует. Лин дотянулся до клавиатуры и сохранил то, что мы совместным трудом создали, нда, не слэш. Лин отвернулся от монитора и посмотрел на меня, я молча стоял у окна и смотрел на него. Смех смехом, а я его люблю и он меня тоже. Мы одновременно шагнули друг другу на встречу и вскоре я спрятал лицо в его волосах, он в моих. Мы стояли молча.

Два эльфа обнимались посередине московской квартиры и просто жили общей жизнью, ибо ни один из них без другого не был бы тем кем он был.

 (с) Tuile